Луиза Лабе. Элегии

I

Когда Амур, непобедимый бог,
Мне сердце пламенем своим зажег,
Безумье, небывалое дотоле,
Будя в крови, в кости, в уме и воле —
Тогда еще излить я не умела
Мучений тяжких моего удела;
Еще от Феба был на то запрет,
Чтоб я пытала силы как поэт.
Но вот он горней яростью своею
Меня настиг, и, одержима ею,
Должна я петь не рокот величавый
Громов Юпитера, не бой кровавый,
Где Марс жестокой тешится игрой:
Он дал мне лиру, чей напев былой
Рожден любовью на брегу Лесбосском,
А стал моих страданий отголоском.
О сладостный смычок, дай верный звук,
Чтобы мой голос не сорвался вдруг:
Так много мук поведать предстоит,
Так много бед, превратностей, обид.
Залей палящий жар того горнила,
Что сердце мне почти испепелило.
Уже мне память раны бередит
И взгляд слезой невольною влажннт;
Вот оживают первые волненья
Моей любви; а вот вооруженье,
Что ею на меня обращено:
В моих очах, таилося оно,
Метавших некогда такие стрелы
Во всех, чьи взгляды были слишком смелы.
Но мне мои же очи изменили
И на меня возмездье обратили.
С насмешкой глядя, как от страсти злой
Горел один и угасал другой,
И как лились бесплодных слез потоки,
И вздохи, и моленья, и упреки,
Не уследила я, когда подкралась
Ко мне беда, над коей я смеялась,
И так меня жестоко поразила,
Что даже время боль не утолило.

И я обречена былые муки
Будить, слагая в жалобные звуки
Пережитое. Дамы! Видит Бог,
Сочувственный я заслужила вздох.
Ведь и мое участие, быть может,
Одной из вас когда-нибудь поможет
Поведать о страданиях своих,
О невозвратных радостях былых.
Какой броней ни укрепляйте грудь,
Любовь ее пронзит когда-нибудь,
И чем враждебней к ней вы были вчуже,
Тем в рабстве у нее вам будет хуже.
Не осуждайте строго бедных жен,
Которых поражает Купидон.
И те, что выше нас неизмеримо,
Оказывались так же уязвимы:
Гордыня, красота, происхожденье
Их не спасали от порабощенья
Любви; и ей доступнее всего
Над лучшими из лучших торжество.
Увы, Семирамиде венценосной,
Которая в поход победоносный
Шла с эфиопской черною ордой
И, ярый меч подъемля боевой,
Пример являла для своих бойцов,
Храбрейших поражая из врагов;
Она, соседям бедствия готовя,
Еще алкала власти или крови,
Но встретила Любовь — и вот она
И безоружна, и побеждена.
Не заслужило ли ее величье
Пусть муки, но в достойнейшем обличье,
Чем к сыну страсть? Царица, где же ныне
Твоей души воинственной гордыня?
И где твой щит, и где теперь клинок,
Пред коим устоять никто не мог?
Где бранный шлем, что гребень твой вознес
Над белокурым золотом волос?
Где меч твой и доспех неуязвимый,
В котором ты была непобедимой?
Куда упряжка бешеных коней
Умчалась от наездницы своей?
И ты слабейшему сдалась без боя?
И с гордым сердцем сделалось такое,

Что бранной славы больше ты не жаждешь
И лишь, на ложе распростерта, страждешь?
Тебе впервые не удары бранны,
А ласки сладострастные желанны,
И превратить Любовь нашла возможность
Тебя в твою же противоположность.
Пускай же тот, кого мой плач коснется
Презрением клеймить остережется
Мою беду: возможно, что и он
Любовью так же будет уязвлен.
Вот так одна, что смолоду жестоко
Кляла любовь, молчавшую до срока,
Влюбилась в старости, и поздний пыл
Истоком нежных сетований был.
Приукрашаясь, в ход она пустила
Румяна, притирания, белила,
Борясь напрасно с бороздами теми,
Что на лице ей начертало время.
Седины скрыла от людского взора
Под париком, пришедшимся не впору;
Но чем она себя нарядней мнила,
Тем реже взгляды милого ловила;
А тот ее упорно сторонился
И про себя любви ее стыдился.
Вот так за прежнее старушке этой
И воздалось такою же монетой:
К поклонникам была неумолима —
А ныне влюблена, а не любима.
Так тешится любовь над нами злая,
Противные желанья насылая:
Она полюбит — так не любит он,
А нелюбимый по уши влюблен.
А власть любви, жестокая, как прежде,
Все на бесплодной зиждется надежде.

II

Не так стремится раб вернуть свободу,
Не так желанна гавань мореходу,
Как жду тебя, мечтая день за днем
О возвращенья сладостном твоем.
Пускай теперь я у тоски во власти,—
Мучениям конец положит счастье
Увидеться с тобой. Но ожиданье
Так тягостно для моего желанья!
Зачем же мне, жестокий ты, жестокий,
Писал о близком возвращенья сроке?
Возможно ль, что в такой короткий срок
Меня забыть ты, вероломный, мог?
Обманывать меня ты смеешь, зная,
Сколь верною была тебе всегда я?
Иль в той стране, где берега покато
Спускаются к теченью По рогатой,
В твоей груди уже пылает пламя
Любви к другой прекрасной, нежной даме?
Ты в верности мне клялся, но она,
Наверно, уж забвенью предана.
А если так, ты, разлучась со мною,
Простился с верностью и добротою.
Так что же удивительного в том,
Что ты и жалость потерял потом?
О, сколько опасений, дум и страсти
В тебе, душа, что у любви во власти!
Лишь вспомню я любви недавней пыл,
Не верится, что ты меня забыл,
И твоему, как долго ты ни странствуй,
Сердечному я верю постоянству.
Ведь может статься, что в стране чужой
Ты слег в пути, беспомощный, больной.
Я думаю, что нет: с такою силой
Я за тебя молитвы возносила,
Что боги были б тигров всех лютей,
Когда б не помогли в беде твоей,
Хоть, друг неверный, за мои страданья
Ты и заслуживаешь наказанья.
Но вера так в душе моей сильна,
Что бед от всех спасет тебя она.
Быть может, тот, кто властвует вселенной,
С высот услышит голос мой смиренный
И, просьб моих горячих не презрев,
При виде слез моих смягчит свой гнев.
Ему служила ревностно всегда я,
Пред ним пороков и грехов не зная,
За исключеньем только одного:
Тебя люблю, как Бога самого.

Назначил срок ты нашей встречи. Феба
Рога сомкнула дважды в чаше неба,
А от тебя, любимый, никаких
Нет мне вестей, хороших иль дурных.
Но, если, в даму новую влюбленный,
Остался ты в стране той отдаленной,
Достойна вряд ли, полагаю я,
Тебя подруга новая твоя
По красоте, по красноречью, знаньям.
А ведь за них я почтена признаньем
Людей, известных всем своим умом.
Но как навек мы славу сбережем?
Не только Франция меня ласкает
И больше, чем желаю, восхваляет,
Но вся за Пиренеями страна,
Что синевой морей окружена.
В краю, где Рейн блестит в брегах песчаных,
В стране прекрасной рощ благоуханных,
Как написал ты мне об этом сам,
Известна я возвышенным умам.
Поторопись же благом наслаждаться,
К которому столь многие стремятся.
Я не скажу, что я могу с другою
Сравняться совершенной красотою,
Но ни одна не принесла бы вместе
Тебе с любовью большей больше чести.
Пускай вельможи, чтоб меня пленить,
Наперебой готовы мне служить,
Устраивают празднества, забавы
Иль в честь мою турнирной ищут славы.
Так равнодушно я на них смотрю,
Что никого и не благодарю.
Ты — все добро и зло мое, друг мой,
Я без тебя — ничто, и все — с тобой.
Я оглянусь — мне все кругом постыло,
Любое удовольствие не мило,
От развлечений всех я далека,
Пристали мне лишь горе и тоска.
Не видя мукам ни конца, ни краю,
Тысячекратно в день я умираю.
Два месяца уже прошло со дня,
Как, милый друг, покинул ты меня.
Тысячекратно и неотвратимо
Любовь меня казнит неумолимо.
Скорей вернись, коль хочешь ты со мной
Еще увидеться, любимый мой.
Но, если ты узнаешь, что успела
Смерть разлучить с моей душою тело,
Ко мне в одежде траурной приди,
Надгробья мрамор белый обойди.
Дай Господи, чтоб над моей плитою
Четверостишье выбили такое:
ЛЮБОВЬ К ТЕБЕ МЕНЯ ТАК ДОЛГО ЖГЛА,
ЧТО ОТ МЕНЯ ОСТАЛАСЬ ЛИШЬ ЗОЛА,
НО ТЛЕТЬ ЕЩЕ НАД НЕЮ БУДЕТ ПЛАМЯ,
ПОКА ЕГО ТЫ НЕ ЗАЛЬЕШЬ СЛЕЗАМИ.

III

Когда, о дамы славного Лиона,
Прочтете вы о горестях влюбленной,
Когда о муках и слезах моих
Расскажет вам мой каждый грустный стих,
Пусть не услышу я слов осужденья
За юности грехи и заблужденья.
Да заблужденья ли? Кто в мире сем
Похвалится, что с ними незнаком?
Иному зависть не дает покоя —
Соседу счастье выпало какое!
Другой, чтоб водворить повсюду мир,
Обрушил бы войну на целый мир.
Пороком бедность многие считают,
А золото, как Бога, почитают.
Тут лицемер, чьи речи словно мед,
Ему доверившихся предает.
А там насмешник, злобный и болтливый,
Другим вредит, слух распуская лживый.
Я родилась под знаком тех планет,
Что не сулили мне подобных бед.
Не огорчалась при чужой удаче —
Пускай сосед мой стал меня богаче.
Среди друзей не сеяла раздор,
И выгод не искал нигде мой взор.
Мне было б стыдно огорчить другого,
О ком-нибудь промолвить злое слово.
Стать совершенною могла бы я,
Когда бы не Амур, мои друзья.

В дни юности так страстно я хотела
Свободно развивать мой ум и тело,
Но в сети я к нему попалась вдруг.
И все ненужным стало мне вокруг.
Хотелось мне так овладеть иглою,
Чтобы с искусницей сравняться тою,
Что, создавая дивный свой узор,
Осмелилась вступить с Палладой в спор.
Кто поглядел бы на мои доспехи,
В метании копья мои успехи,
С какой отвагой я вступаю в бой,
Колю, скачу на лошади любой,
Сказал бы: «Вот достойная примера
Иль Брадаманта, иль сестра Руджьеро».
Но что ж? Амур не потерпел, чтоб я
Жила, всем сердцем Марса лишь любя.
«Ты навсегда забудешь меч и латы,—
С улыбкою сказал мне бог крылатый,—
О дочь Лиона, не уйдешь, поверь,
Ты от огня любовного теперь.
Я властелин,— сказал он,— над богами,
Над преисподней, морем, небесами,
Так неужели власти я лишен
Заставить смертных мой признать закон?
Кто здесь бороться вздумает со мною?
Сильнейшего сражу моей стрелою.
Меня бесстыдно смеешь ты хулить,
Желая Марсу, а не мне служить.
Гляди же, как теперь ему служенье
Тебе поможет выиграть сраженье».
Так говоря, он гневом пламенел,
И, вытащив острейшую из стрел
И натянув Свой лук с предельной силой,
Чтоб кожу нежную она пронзила,
Жестокий лучник выстрелил в меня.
Скрывала сердце слабая броня!
Любовь сквозь брешь тотчас проникла смело,
Лишив покоя разум мой и тело,
И так меня преследует она,
Что я не ем, не пью, не знаю сна.
Нет для меня ни зноя, ни прохлады.
Огонь любви, пылая без пощады,
Так изменил всю душу, плоть мою,
Что я сама себя не узнаю.
Шестнадцать лишь исполнилось мне зим,
Когда любовь пришла врагом моим,
И вот уже тринадцатое лето,
Как нет в моих мучениях просвета.
Ход времени — враг гордых пирамид,
Ход времени потоки осушит.
Оно дробит и стены Колизея
И города сметает, не жалея,
Кладет конец всему, все хороня,
И гасит жар любовного огня.
Увы! Во мне все ярче он пылает,
Все больше мне мучений посылает.
Парис Энону нежную любил,
Но как недолго длился страстный пыл!
Ясон любил прекрасную Медею,
Но сколь жестоко он расстался с нею!
А ведь они, умея так любить,
Любимыми могли бы вечно быть.
Когда не диво разлюбить любимой,
Как нелюбимой быть неколебимой?
Не вправе ль я тогда тебя молить,
Амур, мои страдания не длить?
Не допусти, чтоб в этом испытанья
Нашла я в смерти больше состраданья.
Но чтобы до конца любила я,
Пусть мой любимый, в ком вся жизнь моя,
Один, кто заставлял меня смеяться,
По нем вздахать, слезами обливаться,
Почувствует в душе, в костях, в крови
Такой же, как и я, огонь любви.
А тяготы Амура легче вдвое,
Когда их делит кто-нибудь с тобою.

(wiki)