Данте Алигьери. Стихи разных лет

XLVII

Отвага и ума пытливый склад,
Ученость, красота, сознанье чести,
Искусство, сила, доброта без лести,
Учтивость — далеко не полный ряд

Достоинств, что Амура победят
Отрадностью — в отдельности и вместе:
Одни из них достойны большей чести,
Но каждое в победу вносит вклад.

При этом, друг мой, если ты намерен
От добродетелей увидеть прок,
Природных иль благоприобретенных,

Не действуй против божества влюбленных:
Какое бы ты средство ни привлек,
Ты проиграешь битву, будь уверен.

L

Безжалостная память вновь и вновь,
Истерзанное сердце растравляя,
Назад, в былое, обращает взгляд,
И к милой стороне моей любовь
И дальний зов покинутого края
Могущество Амура подтвердят.
Сил не хватает,— я не виноват,
Что продержаться долго не сумею,
Коль помощи от вас не получу,
И посему хочу
Я видеть вас защитницей моею,
Пришлите мне привет, который сил
Прибавил бы и сердце укрепил.

Не откажите сердцу, госпожа,
Что любит.вас и о поддержке просит
В надежде на спасительный привет:
Так, собственною честью дорожа,
Достойный муж слугу в беде не бросит,—
Обидчиком слуги и он задет.

От жара сердцу избавленья нет,
Тем более, что образ ваш, мадонна,
В нем утвердил Амур, и потому
Вы к сердцу моему,
Быть может, отнесетесь благосклонно,
Оно заслуживает доброты:
В нем ваши запечатлены черты.

Когда, надежда светлая моя,
Подумать пожелаете вы прежде,
Поторопитесь,— мой недолог век,
И бесконечно ждать не властен я,
Судите сами, если я к надежде
Последней и единственной прибег.
Все тяготы земные человек
Несет, средь них — убийственное бремя,
И вот на помощь друга он зовет,
И если скажет тот,
Что ни при чем он, значит — дружбы время
Прошло, и жизни нечего жалеть,
Хотя без дружбы горько умереть.

Но я люблю вас, мне без вас не жить,
На высший дар надеюсь неизменно,
Который вы могли бы мне принесть:
Ведь жить желаю — чтобы вам служить,
И лишь о тех вещах прошу смиренно,
Что делают прекрасной даме честь.
Пока живу, пока надежда есть,
Горжусь, что вас Амур великой властью
Казнить меня и миловать облек,
И я у ваших ног,
В надежде верной приобщиться счастью:
Снаружи видно — только посмотри,—
Как вы доброжелательны внутри.

Итак, от вас привета сердце ждет
И верит искренно, что 'он возможен,
Что сердце вы сумеете спасти.
Но знайте, госпожа моя, что вход
В него стрелою меткой загорожен,
И лишь посланники любви войти
Туда способны, нет другим пути,
Нет и не может быть, согласно воле
Амура, кем направлена стрела,
И не убавит зла
Своим приходом, не спасет от боли
Привет, когда один придет — без тех
Посланцев, что сулят ему успех.

Канцона, ты добьешься своего,
Скорее в путь, осталось ждать немного:
Ничуть не больше, чем займет дорога.

LI

Вовек не искупить своей вины
Моим глазам: они столь низко пали,
Что, башней Гаризендой пленены,
Откуда взор охватывают дали,

Проспали ту, которую должны
Заметить были (чтоб они пропали!),
Я ими оскорблен до глубины,
И у меня они теперь в опале.

А подвело мои глаза чутье,
Которое настолько притупилось,
Что не сказало им, куда глядеть.

И принято решение мое:
Коль скоро не сменю я гнев на милость,
Я их убью, чтоб не глупили впредь.

LVI

Как вспомню тот веночек,
Вздыхаю без конца —
И все цветы по нраву.

Я видел тот венок на вас
И прелести цветов дивился,
Я видел, помню, как сейчас,—
Над ним любовный ангел вился,
И пел он, что явился
Склонять к любви сердца
И звать в ее державу.

Когда Флоретты рядом нет,
Я верю — лучше всех признаний
Напомнить ей надеть предмет
Моих сердечных воздыханий,
При том, что нет желанней
Любовного венца,
Сплетенного на славу.

В баллате я почтил цветы,
Сплетая с юным словом слово,
И если я для красоты
Ей платье дал с плеча чужого,
Не вижу в том худого —
И для ее певца
Привета жду по праву.

LXI

Задорный лай, охотничье «Ату!»,
Бег зайцев, и кричащие зеваки,
И быстрые легавые собаки,
И ширь, являя взору красоту,

В сердцах заполнить могут пустоту
Подобьем краткого луча во мраке,
Но мысли о любви, благие знаки,
Любую отвергают суету.

Одна, глумясь, корит меня уликой:
«Вот рыцарство поистине в крови!
Еще бы — для такой забавы дикой

С красою расставаться светлоликой!»
И в страхе, что услышит бог любви,
Себя досадой мучаю великой.

LXV

Ее глаза распространяют свет
Живого благородства, и повсюду
Что ни возьми — при них подобно чуду,
Которому других названий нет.

Увижу их — и трепещу в ответ
И зарекаюсь: «Больше я не буду
Смотреть на них»,— но вскоре позабуду
И свой сердечный страх, и тот обет.

И вот опять пеняю виноватым
Моим глазам и тороплюсь туда,
Где, ослепленный, снова их закрою,

Где боязливо тает без следа
Желание, что служит им вожатым.
Амуру ли не ведать, что со мною?

LXVI

На вас, мою благую госпожу,
Ищу усталым духом опереться:
Ему досталось столько натерпеться,
Что и в Амуре жалость пробужу.

С тех пор, как не себе принадлежу,
Что может духу пленному хотеться?
Знай повторяет он: «Куда мне деться?
Амуру слова против не скажу».

Я знаю, вам неправота досадна,
Но разве я заслуживаю смерти?
Нисколько — сколько сердце ни вини.

Недолго мне осталось жить, поверьте,
И не бегите глаз моих нещадно.—
Иначе безутешным кончу дни.

LXX

Откуда это вы в такой печали?
Пожалуйста, откройте, не тая,—
Боюсь, причиной госпожа моя:
Вас огорчила, дамы, не она ли?

Жестоко, чтобы вы не отвечали,
Мольбе страдальца противостоя,
Хоть что-нибудь хочу услышать я,
Ну что же вы молчите, как молчали?

А впрочем, для меня любая весть
Мучительна о беспощадной даме,
Что не дала любви ко мне расцвесть.

И силы на исходе, вы и сами
Могли понять, что так оно и есть.
Ужель не буду я утешен вами?

LXXI

— Что омрачило, дамы, ваши лица?
Кто эта дама, что без чувств лежит?
Не та, которой сердце дорожит?
Что вам со мной мешает поделиться?

Нет, не поверю,— слишком бледнолица,
Не мог настолько измениться вид:
Такая все вокруг не оживит,
В других блаженством вряд ли отразится.

— Ты нашу даму не узнал, ну что ж,
И мы ее не вдруг узнать сумели,
Но кто она, ты по глазам поймешь.

Вглядись в нее получше — неужели
Ты благородный взор не узнаешь?
Не мучь себя, ну что ты, в самом деле!

LXXII

В один из дней ко мне пришла Тоска:
«Побыть с тобой намеренье имею».
Боль и Немилость, мнилось, были с нею,
Что выступала в роли вожака.

И я сказал: «Уйди»,— но свысока,
Пренебрегая просьбою моею,
Она взглянула — как я, дескать, смею,
И тут впридачу я издалека

Амура в неожиданном уборе
Увидел — в черном с головы до пят —
И со слезами в непритворном взоре.

«О чем твой плач и платье говорят?» —
Я вопрошал. И он в ответ: «О горе,
Что наша дама умирает, брат».

LXXXVI

Две госпожи, в душе моей представ,
Любовь сомненью подвергают вместе:
Одна — пример учтивости и чести
И независимый имеет нрав.

Другая дама, красотою взяв,
Изысканна,— и говорю без лести,
Что обе у меня на первом месте,
И бог любви — ревнитель равных прав.

И Красота полна недоуменья
И Добродетель, что не изберу
Одну из двух предметом поклоненья.

Но для Амура обе ко двору:
Как не любить красу — для наслажденья
И добродетель — чтоб служить добру?

CIV

Три дамы к сердцу подступили вместе,
Расположась кругом,
Затем что в нем самом
Любви угодно было воцариться.
В них столько красоты и столько чести,
Что бог любви при всем
Могуществе своем
Не сразу к ним решает обратиться.
Усталые, страдальческие лица
Изгнанниц в трех несчастных выдают,
Которых там и тут
Отвергли, а, послушать их,— давно ли,
Достойны лучшей доли,
Красавицы повсюду были чтимы,
Не то что ныне? И, не пряча боли,
Теперь, людьми гонимы,
Как будто к другу в дом они пришли:
Кого искали — наконец нашли.

К руке склонилась с видом чахлой розы
Та, что судьбу корит
За тысячи обид,
И обнаженная рука — колонна
Страданья, по которой льются слезы,
Другою — лик сокрыт,
Что слез дождем омыт.
Боса, но сколько гордости врожденной!
И сквозь худой покров Амур смущенно
Увидел то, о чем не говорят,
И, жалостью объят,
Спросил с участьем, кто она такая.
«Почти что всем чужая,—
Она Амуру молвила в унынье.—
На родственную чуткость уповая,
Сюда пришли мы ныне,
Ведь мне сестрою — матушка твоя.
Я Справедливость. Справедливость я».

Печалью красноречия живого
Бесхитростный рассказ
Внимавшего потряс,
И он спросил о тех, что были с нею.
У бедной слезы покатились снова
Из воспаленных глаз.
«Ты хочешь лишний раз
Увидеть, что сдержаться не умею?» —
И скорбно продолжала эпопею:
«Тебе известно, что сначала Нил
Ключом прозрачным был,
И там, где зелень уступила зною,
Над девственной волною
Я родила ту, что со мною рядом
Пшеничной утирается косою.
И дочь припала взглядом
К воде и — красоте своей в ответ —
Ту, что поодаль, родила на свет».

Амур дослушал, не теряя нити,
Прозреньем поражен,
И вот сквозь слезы он
Приветствовал родню и, хмуря брови,
Обеих стрел коснулся: «Посмотрите,

Бездействием урон
Оружью нанесен,
Что некогда сверкало наготове.
Достоинства, родные нам по крови,
Должны скитаться с нищенской сумой!
И в том ущерб прямой
Для смертного,— пусть от себя не прячет
Он правды, пусть он плачет:
Так повернулись для него светила.
А нам дано бессмертие, и, значит,
Как жизнь бы нас ни била,
Мы выстоим, и вновь родится тот,
Кто этим стрелам блеск былой вернет».

И я, внимая слову утешенья,
Хоть не ко мне оно,
А к трем обращено
Изгнанницам, горжусь MCKIM изгнаньем.
Пусть белыми по во.к Провиденья
Цветам не суждено
Пребыть, но, все равно,
Кто пал с достойными, того признаньем
Не обойдут. И если б расстояньем
Отторгнут не был я от красоты,
Что пылкие мечты
Зажгла во мне, душе бы легче было.
Но огненная сила
Сломила плоть — недаром смерть на страже
Была, недаром к сердцу подступила.
Будь я виновен даже,
Недолго прожила моя вина,
Раскаяньем давно погребена.

Да не притронется ничья рука,
Моя канцона, к твоему наряду:
Пускай доступным взгляду
Любуются и в сладостную суть
Не тщатся заглянуть.
Но если на пути твоем случится
Друг добродетели, любезна будь
И, прежде чем открыться,
Вся просветлей,— цветка цветущий вид
Желанье в пылком сердце породит.

Канцона, птицей белой мчись на лов,
Канцона, черными лети борзыми,
Что путь под отчий кров
Отрезали, лишив меня покоя.
Ни от кого скрывать не вздумай, кто я;
Разумные уметь прощать должны:
Прощенье —наилучший лавр войны.

CXVII

Путем, которым в сердце красота
Любовью входит — сладким чувством плена,
Летит Лизетта, возомнив надменно,
Что сдался я — сбылась ее мечта.

И вот уже пред нею башня та,
Где на часах душа стоит бессменно,
И строгий голос слышится мгновенно:
«Красавица, а крепость занята.

Ты опоздала, в ней царит другая,
Она пришла без скипетра сюда,
Но щедр Амур, влюбленным помогая».

И бедная Лизетта, убегая,
Пылает от досады и стыда,
Амура и себя в сердцах ругая.