Из книги «Древности Рима»

Ода XIII

III

О ты, пришлец, кто в Риме ищет Рим
И ничего не видит здесь от Рима,
«То Рим»,— о стенах сих, о том, что
зримо, О сих дворцах, об арках говорим.

Такая мощь — и прах такой! Глядим,
Как град, что мир топтал неудержимо
И все крушил, как зверь несокрушимый,
Сам в прах затоптан временем глухим.

Что Риму памятник? Лишь Рим один.
И Риму только Рим и властелин.
Лишь Тибр один, что к морю вдаль бежит,

Все пережил. От тлена нет пощады!
Все твердое бег времени крушит,
Бегущее противится распаду.

VII

Повсюду славен, повсеместно чтим,
С поверженными, праздными богами,
С убогим мусором в разбитом храме,
Нам открывается великий Рим.

Был блеск его уму непостижим,
Беседовали башни с небесами,
И вот, расщеплен, он лежит пред нами,
Он нас томит ничтожеством своим.

Где слава цезарей, рабов работа,
Побед кровавых пышные ворота,
Героев рой, бессмертия ключи?

Все унесли века. Страшней нет власти.
Я говорю себе: коль эти страсти
Испепелило время, промолчи.

IX

Вы, злые звезды, боги-супостаты,
Природа, нам враждебная навек,—
Случайно ль, по закону ль человек
Свой путь земной проходит без возврата,—

Зачем вы все построили когда-то
Сей мир, чей столь чрезмерно долог век?
Не для того ль, чтоб дней гнетущий бег
Здесь, в Риме, в прах втоптал дворец богатый?

Я не скажу, как все твердят давно,
Что, мол, в подлунной все обречено
Распаду, быстротечно все и бренно,

Но я скажу, хоть не хочу задеть
Того, кто по-иному склонен петь,
Что не уйти от смерти и Вселенной.

XXVII

Пришельца потрясает запустенье:
Те арки, что страшили небеса,
И дерзкий мост, и мрамора леса —
Пожарище, камней нагроможденье.

Но этот прах — источник вдохновенья;
Еще звучат былого голоса,
И зодчий, открывая чудеса,
Возносит к небу дивные строенья.

Не мните вы, что все окрест мертво,
Колонны рухнули, не мастерство.
Обманчивому облику не верьте.

Вот он — веками истребленный Рим,
Он воскресает, он неистребим,
Рожденный страстью, он сильнее смерти.

XXX

Как в поле, где зерно из полной семенницы
Посеет селянин, вспахав и взбороня,—
Сперва произрастут густые зеленя,
Из зелени — стеблей высоких вереницы,

И защетинятся из них потом пшеницы
Колосья желтые, взгляд золотом маня,
Потом заблещет серп, и, наконец, клоня
Свой стан, начнут вязать снопы жнецы и жницы:

Так римское в веках могущество росло,
Покуда, всколосясь, оно не полегло
Под варварской рукой, оставив лишь руины;

И мы на них теперь свершаем свой набег,
Подобно беднякам, что средь пустой долины
Колосья подберут, упавшие с телег.

XXXII

Стихи мои, вы ждете, что потомки
Читать вас будут истово подряд,
Что небеса, расщедрясь, одарят
Таким бессмертьем лиры глас негромкий?

Когда не все крошится здесь в обломки,
Творенья духа — в книгах-то навряд,
Но в мраморе, в порфире — сохранят
Живую древность, бренности на кромке.

Не утешай, не прекращай трезвон,
О лютня, что вручил мне Аполлон —
Коль славу вечную даруют боги,

Хвались: тобою, низкой, тот владел,
Кто первым из французов звучно пел
Мощь древнюю народа в длинной тоге.